Глава II. Светские корни рыцарства. Часть 3.

Те же трудности и те же надежды молодых людей с "окраин" аристократического общества, строивших карьеру по принципу "либо пан, либо пропал", отражены и в любовной поэзии трубадуров Южной Франции. Некоторые из трубадуров были, как известно, людьми весьма знатными, например их "отец-основатель" герцог Вильгельм IX Аквитанский, который, рассказывают, имел щит с портретом своей любовницы и говаривал при этом, что "по собственному желанию несет ее на себе во время сражения, как она несла его на себе в постели". Но больше, значительно больше было таких, кого известный исследователь куртуазной литературы Рето Беццола описывал как "soudoiers et sirvens, guerroiers de fortune, promenant de chateau en chateau une vie avatureuse et libre" ("подчиненных своему хозяину и бывших у него на жалованьи "солдат удачи", которые переезжали из замка в замок и "вели жизнь вольную и полную приключений"). В литературных произведениях, посвященных таким людям, поклонение своей госпоже - прекрасной даме, супруге графа или знатного барона - имело не только эротико-любовный, а куда более глубокий смысл. То, что "дама" принимала любовь своего обожателя (а это означало, что она принимала лишь его услуги, но отнюдь не допускала влюбленного рыцаря в свою постель), служило для него laisser passer (пропуском) в богатый и безопасный мир того двора, хозяйкой которого она являлась. Куртуазная литература трубадуров, таким образом, характеризовалась определенными нормами любовной этики служения прекрасной даме, и этика эта по сути своей была вполне сопоставима с этикой верного рыцарского служения своему господину; и действительно, даже ее лексический ряд отличается немалыми заимствованиями из рыцарского словаря, характеризовавшего отношения господина и его вассала и верную службу последнего первому. Однако же существовали и весьма серьезные отличия этих двух служений - любовного и феодального - причем отличий было не меньше, чем сходных черт. Лирика трубадуров, исходно интроспективная, как бы направленная в глубь человеческой души, стремилась отразить всю сокрушительную силу греховной страсти, порожденной любовью к женщине, и интерпретировала эту силу как источник самых высоких качеств и самых благородных устремлений того, кто навеки обещал служить своей госпоже. По мнению Андрея Капеллана, "давно решено, что все прекрасное в мире, как и всякая куртуазность, проистекает только из любви". Таким образом, при куртуазных любовных отношениях одобрение со стороны благородной дамы выглядело и воспринималось как совершенно новая и весьма могущественная поддержка - как светская, так и психологическая, - требований рыцарского кодекса куртуазной добродетели и боевой чести. Как заявил Виллехам, герой Вольфрама фон Эшенбаха, в своей замечательной речи, обращенной к рыцарям накануне битвы, "нас ожидают две награды: рай и признательность благородной дамы".

Эта любовная этика накладывала свой отпечаток социальной исключительности и на особую куртуазную форму любовных отношений. То, что бедный рыцарь прекрасно сознавал, сколь необходимо, чтобы оказываемые им услуги были признаны предметом его обожания, ярко отражено в часто повторяемой трубадурами формуле, согласно которой лишь бедные способны понять, что такое истинная куртуазность, ибо богатые ищут в любви удовлетворения своей страсти, а бедный рыцарь трудится и совершает подвиги, которые лишь очищают и оттачивают его чистое чувство, придавая ему особую, куртуазную ценность. Возможно, трубадуры юга Франции сильнее северных труверов стремились осудить скупость богатых сеньоров и воспеть их великодушие; именно рыцарь с юга Бертран де Борн заявлял, что его не интересует тот господин, который никогда не пожелал бы заложить свои владения, чтобы щедро одарить других; а первой заповедью бога Любви в трактате Андрея Капеллана является поношение скупости, подобной чуме. И в то же время, разумеется, куртуазная любовь представляла собой некий идеал служения, и даже знатный господин мог отдаться этому служению целиком, ничуть себя при этом не унизив. Поэзия трубадуров столь же красноречиво, как и произведения северных труверов или рыцарские романы, отражала те процессы, благодаря которым в XII веке происходило все большее сближение высшей знати и профессионального рыцарства, и поэзия эта являлась куртуазной (т.е. "придворной") в том особом смысле, что именно при дворах высшей знати и пересекались пути этих двух общественных групп.

Таким образом, дворы наиболее знатных французских сеньоров XII века играли решающую роль в окончательном формировании жизненных принципов и идеологии, которые впоследствии были описаны, например, в произведениях Луллия и де Шарни и безусловно отразились в карьерах Арнольда Ардрского и Гийома ле Марешаля. Столь важную роль дворы знатных феодалов играли потому, что они, как уже было сказано, служили, во-первых, местом встречи представителей совершенно различных слоев высшего общества, а во-вторых - центрами светской литературной жизни. Именно там собиралась та аудитория, для которой исполнялись chansons de geste и к которой были обращены первые романы, посвященные рыцарям Круглого Стола.

Следует особо подчеркнуть, что chansons представляли собой достаточно изысканную литературную традицию. Их авторами не были, как некогда предполагали исследователи, малообразованные менестрели, просто перерабатывавшие народные сюжеты; скорее, версификаторское искусство менестрелей носит отпечаток тех форм, что исходно были свойственны поэзии Рима, и многие из этих авторов были несомненно и сами клириками, то есть людьми образованными, и в той или иной степени знали латынь. Авторы же первых романов, во всяком случае многие из них, были еще более образованными людьми. Они достаточно хорошо знали классическую литературу, интерес к которой был весьма велик в учебных заведениях XII века, особенно к Вергилию и Овидию. И не случайно Кретьен де Труа (буквально с головой погруженный в творчество Овидия) без конца цитирует Макробия1, считая его величайшим авторитетом, когда описывает то прекрасное платье, украшенное символами арифметики, геометрии, астрономии и музыки, которое носил Эрек 2 при дворе короля Артура; именно Макробий служил основным источником, которым тогдашние схоласты пользовались для углубленного проникновения в суть классической философии. В других местах Кретьен особо подчеркивает взаимосвязь рыцарства и образованности. Образованность в произведениях куртуазных писателей оценивается чрезвычайно высоко, потому что не только знатные покровители этих писателей, но и, безусловно, многие представители "клиентажа", находившиеся под патронажем того или иного крупного феодала, также часто были людьми образованными. И уж точно далеко не все они были туповатыми воинственными обывателями (хотя некоторые действительно таковыми были). Панегирический портрет Джеффри (Жоффруа) Красивого Плантагенета, графа Анжуйского, 3 созданный хронистом Жаном де Мармутье, явственно свидетельствует о том, что это не только великий военачальник и большой любитель рыцарства и турниров, но также и весьма образованный правитель, который учился искусству осады по произведениям Вегеция и был знатоком поэзии на местных языках. Мы не должны забывать, что и Абеляр, например, был сыном бедного бретонского рыцаря, позаботившегося о приличном общем образовании для своих детей, которые упражнялись не только в военных искусствах. Рыцари и клирики происходили из одной среды и понимали мир друг друга гораздо лучше, чем это сейчас порой кажется некоторым историкам.

В одно время с созданием chansons и романов мы должны поместить и еще один род литературной деятельности, который также являлся продуктом новой учености, получившей распространение при дворах, и который был чрезвычайно важен, ибо придал рыцарским отношениям законченную форму. Имеется в виду написание семейных хроник, в которых основу сюжета составляли великие деяния предков данного рода - а конкретнее, предков того, кто являлся покровителем автора данной хроники. Истории знатных семейств, написанные Р.Васом, Бенуа де Сен-Мором, Ламбертом Ардрским и Жаном де Мармутье 4, сколь бы они ни были различны, все, тем не менее, принадлежат именно к этому жанру. Это отнюдь не такой уж новый жанр исторической литературы: он знаком нам, например, по созданной монахом Видукиндом в Х веке "Саксонской хронике", посвященной происхождению саксонского королевского дома. Новым же было следующее: теперь прославлялись предки и тех знатных людей, которые не были связаны с настоящими королевскими фамилиями (или же были с ними связаны лишь косвенно). Кроме того, хроники XII века выходили из-под пера совершенно новой разновидности историков. Создание исторических трудов в течение многих веков было прерогативой монастырей, и написанные там хроники самым естественным образом отражали заботы и особые интересы того монастыря, к которому принадлежал автор хроники. Авторы же семейных хроник гораздо чаще были людьми светскими, клириками или капелланами, связанными с двором того или иного феодала, о предках которого они и писали, и эти авторы привносили в свои истории некий новый аромат, рассматривая описываемые события под иным углом зрения. Их не слишком интересовала милостыня, которую жаловали их покровители, как и те церкви, которые строил тот или иной феодал или его предки; гораздо больше их занимала генеалогия данного (знатного) рода и те подвиги, благодаря которым этот род и стал знаменитым - иными словами, тематика их произведений была самой что ни на есть рыцарской.

Генеалогическое древо, благодаря которому тот или иной представитель знати мог проследить истоки своего титула и узнать о своих родовых корнях, обычно составляло основу писаний того или иного семейного хрониста. Особо выделялась отцовская линия родства, хотя все сколько-нибудь значимые в плане знатности или же территориальных владений преимущества, приобретенные благодаря браку, разумеется тщательно отмечались. Фамилия рода или, точнее, прозвище, обычно являвшееся производным от названия территории, находившейся во владении этого феодала, или же от названия его замка, служили как бы знаком единства всего рода (чуть позже это станет совпадать с фамильным гербом и превратится в чисто внешний и весьма выразительный символ такого единства). Интересно отметить, что хронисты даже относительно скромных семейств, вроде Ламбера де Ватрело, который писал в конце XII века и происходил из мелкого рыцарства Фландрии, всегда старательно отмечали среди своих предков рыцарей - milites. Здесь мы видим формальную связь происхождения с рыцарским сословием, находящимся в процессе становления; предвосхищение более поздней законодательной доктрины, согласно которой впоследствии в ряды рыцарства не будет допускаться тот, кто не сможет указать хотя бы одного конкретного рыцаря среди своих предков по отцовской линии. Еще более интересным нам представляется то, как поступали семейные хронисты, обнаружив, что вся сколько-нибудь точная генеалогическая информация уже ими исчерпана. В таких случаях мы то и дело обнаруживаем, как хронисты "прослеживают" генеалогию той или иной семьи вплоть до мифического Иессея5, основателя династии в героическом прошлом, со славой которого с тех пор ассоциируется все данное семейство. Так, Ламберт Ардрский отслеживает генеалогические корни семейства Арнольда вплоть до некого Зифрида5, скандинавского искателя приключений, который соблазнил дочь графа Фландрского (таким образом устанавливая кровное родство данной семьи с самыми знатными людьми); история герцогства Ангулемского связывает корни семейства с неким Гильомом Тайлефером (William Taillefer), героем эпохи Каролингов; династия графов Анжуйских называет среди своих предков некоего Тортульфа, великого воина времен Карла Лысого. И этот Тортульф, женившийся на одной из дочерей герцога Бургундского, описан как искусный воин, не отступающий ни перед какими трудностями и испытаниями и абсолютно бесстрашный; боится он лишь одного: утратить собственную честь. "Благодаря всему этому, - говорится в хронике, -он и заслужил высокое положение в обществе как для себя, так и для всего своего рода." Связь между подвигами предков и родовитостью в генеалогическом плане, явившаяся особым вкладом литературного жанра семейной хроники в идеологию рыцарства, и не могла бы быть выражена более ясно.

Связывая родословную своих покровителей с героическим прошлым, о котором повествуют chansons, семейные историки-хронисты устанавливали и некую явственную связь с настоящим, и притом весьма для этого настоящего важную, имевшую огромное значение для взаимоотношений вассал-феодал. Почестей следовало добиваться, учили эти хроники, верой и правдой служа тому, чьи великие предки своими подвигами прославили свой род, чтобы и на верного слугу нынешнего знатного господина упал отблеск его славы. таким образом, генеалогическая литература и эпическая chanson, оказавшись в одной упряжке, подчеркивали в глазах куртуазного общества вполне уместную на данном этапе релевантность для современного им мира этики верного служения господину и щедрого патронажа. Сходным образом в поэтических версиях таких хроник на местных языках, тесно связанных с chansons, героическое прошлое служило настоящей кладовой ярких сравнений, подчеркивавших красоту настоящего; так, одним из способов похвалить человека за доблесть, проявленную в бою, было его сравнение с Роландом или Оливье. Авторы романов, сосредоточив свое внимание главным образом на эпохе Артура, которая претендовала на то, чтобы считаться истинно исторической наравне с эпохой Карла Великого, еще более расширили понятие идеального рыцаря, как бы придавая его образу дополнительное измерение - особо подчеркнув его courtoisie (куртуазность), а более всего именно учтивость и благовоспитанность, что представлялось весьма существенным в тогдашнем обществе, становившемся все более рафинированным и образованным.

Возможно, самым примечательным свойством французской рыцарской культуры XII века было то, сколь быстро рыцарская система ценностей и основные понятия о рыцарском образе жизни распространились далеко за пределы Франции. Без сомнения, одна из главных причин этого - удивительно обширная диаспора французского рыцарства, свидетелями чего стали вторая половина XI века и XII век. Норманские рыцари завоевали Англию, южную Италию и Сицилию; вместе с рыцарями из других частей Франции, включая южную родину трубадуров, они сыграли выдающуюся роль и в войнах с маврами в Испании, а также - что послужило началом еще более драматичной цепи событий - ведущую роль в крестовых походах в Святую Землю. Куда бы они ни направлялись, они не забывали о своих обычаях, о своей культуре и о своих любимых историях. Однако истории эти, эта система ценностей и исповедуемые рыцарями взгляды распространялись далеко за пределы стран, захваченных французскими армиями, которые устанавливали там французское господство и насаждали французскую культуру. Это происходило отчасти потому, что общество XII века было очень открытым, и его открытость, в частности, чрезвычайно способствовала разнообразным путешествиям. Рыцари из пограничных районов Империи приезжали во Францию, чтобы принять участие в турнирах. Рыцари из Фландрии переплывали море, чтобы служить английскому королю - так поступили, например, предки Ламберта де Ватрело при короле Генрихе 1. В эпоху крестовых походов воины со всей Европы выступали плечом к плечу. Молодые образованные клирики XII века были не менее страстными путешественниками, чем рыцари, и их странствия также способствовали превращению куртуазной культуры, как и культуры схоластической, в культуру интернациональную. Однако же воззрения французских рыцарей и их система ценностей становились повсеместно известными еще и благодаря той тематике французской литературы, которая отражала чаяния определенной общественной группы не только в самой Франции, но и за ее пределами, где положение этой общественной группы и ее мировоззрение было вполне сопоставимо с положением и мировоззрением французского рыцарства, хотя история ее возникновения и существования была несколько иной. Давайте же завершим рассмотрение социальных и военных корней рыцарства двумя поразительными примерами подобного влияния французского рыцарства на определенные круги Германской империи и Италии.

В Х веке и в течение большей части XI века, когда французская монархия была еще очень слаба. Германская Империя уже отличалась значительным могуществом. Она была способна помешать крупным "родовым герцогствам" (Саксонии, Баварии, Швабии и Франконии) консолидировать свое могущество, как это делали герцоги и графы Франции. Могущество Империи было основано на контроле над церковью с ее обширнейшими территориальными владениями и на весьма эффективном управлении императорами, представителями одного рода, своими собственными фамильными землями. Однако же для того, чтобы столь же эффективно управлять и всей страной, императорам нужны были надежные помощники и слуги; то же самое относится и к епископам и аббатам (настоятелям монастырей), все более усиливавшим свое влияние. Именно в этом контексте появляются сведения о ministeriales (министериалах, "служилых") и "рыцарях-сервах", которые стали предками кастелянов и простых рыцарей в Германии более позднего периода. Сперва они появились внутри империи как некая привилегированная группа среди прочих несвободных, чьи обязанности были тесно связаны с управлением хозяйством их знатных господ, лиц церковных или светских. Признаки их несвободы были очевидны: они не имели права отчуждать и продавать свои земли или передавать их кому-то другому, кроме министериалов того господина, которому служили сами, приобретать земельные владения или жениться за пределами управляемой их господином территории и без его разрешения. Таковы эти ограничения, явно напоминающие ограничения, существовавшие для сервов Франции или Англии, да и права и привилегии этих "рыцарей-сервов", подобно правам и привилегиям настоящих сервов, также определялись местными законами, установленными во владениях того или иного знатного феодала, за пределами которых эти рыцари были практически бесправны. Что совершенно не похоже на положение свободных вассалов во Франции. И тем не менее, термин "рыцари-сервы", как представляется, может до некоторой степени ввести в заблуждение. Их отношения с господином нельзя рассматривать в рамках обычной социально-правовой зависимости; в обязанности таких людей входило несение различных служб при дворе своего господина и общее руководство хозяйственными работами в его земельных владениях, а также - военная служба у него под началом. Основные должности в господском доме -камергера, сенешаля и маршала - обычно предоставлялись именно им. Их права на собственное землевладение были к середине XI века признают почти повсеместно, по крайней мере право на наследование земель. В своих собственных поместьях министериалы, хоть и оставались формально несвободными, составляли все же достаточно могущественную и достаточно привилегированную группу по сравнению с другими незнатными людьми.

Несвободный статус на самом деле и был ключом к их власти и привилегиям. Ибо они настолько зависели от своего господина и покровителя и так теснo были с ним связаны наследственными и хозяйственными узами, что самым естественным образом становились теми, к кому он в первую очередь обращался с проблемами укомплектования личным составом своих замков-крепостей и отправления судебных полномочий. А поскольку все они обязаны были нести у него военную службу, то составляли также основу его войска. Вследствие этого многие министериалы оказались вполне способны и сами через некоторое время обрести достаточную власть. Бесконечная череда гражданских войн в Германии, которые вспыхнули в конце XI в. из-за разногласий между Империей и папством по поводу инвеституры, дала им возможность повсюду упрочить свои позиции. В это неспокойное время их влияние было порой единственным стабильным элементом, обеспечивавшим преемственность управления светских феодалов; таково в особенности было положение дел в имперских территориях во времена Конрада III7. Теперь их хозяева явно зависели от них не меньше, чем они от своих хозяев, и служба их ценилась слишком высоко, чтобы знатные феодалы могли позволить себе какие-то попытки более жесткого ограничения уже занятых ими позиций. Наиболее удачливые министериалы начали приобретать поместья у феодалов, не являвшихся их непосредственными господами; за это они приносили феодальную присягу (оммаж) (что и символизировало их "свободное владение" этими землями), и, таким образом, различия между министериалами и представителями мелкого свободного дворянства (Edelfreie) становились все менее отчетливыми. Миннезингер Вернер фон Боланден, один из министериалов Фридриха Барбароссы, к концу своей жизни скупил земли не менее чем у 46-ти феодалов и оставил поистине княжеское наследство. Его успех был, конечно, исключительным; большинство ставило перед собой куда более скромные цели, но зато и оказывалось в куда более безопасном положении. В стране, где свободное владение землей (fries Eigen) по земельному праву (Landrecht) уже служило признаком знатности, приобретение земельных владений являлось ключевым шагом в возвышении министериалов и включении их в благородное сословие, иерархия внутри которого определялась ленным правом (Lehnrecht).

Ничего удивительного, что при таких условиях следует искать ясных свидетельств того, что министериалы начинали сознавать свое положение в обществе, важность своей службы и свои привилегии. Они продемонстрировали и свою способность действовать совместными силами: в 1140 г., как мы видим, министериалы проводят собственные собрания (colloquia), не будучи созванными на них своими господами и без участия последних, и на них вершат справедливый суд; а в 1159 г. министериалы Утрехта объединяются в отряды, чтобы защитить свои права и привилегии. История, рассказанная хронистом Эберсхайммюнстерского аббатстсва в 60-е годы XII столетия, дает нам письменное подтверждение того, насколько в середине XII века повысились самосознание министериалов и их общественные устремления. В этой истории хронист повествует о том, что Юлий Цезарь, одержав победу над германцами и подчинив их себе, сделал немецких князей своими сенаторами, а менее знатное рыцарство (то есть именно министериалов) - римскими гражданами. Далее рассказывается о том, как Цезарь призвал этих князей проявлять доброту по отношению к своим подчиненным (министериалам), использовать их на различных высоких должностях, всячески защищать, а в награду давать земельные наделы. Здесь явно проводится разграничительная черта между министериалами и высшей аристократией. В Германии различия между высшей наследственной знатью (frei geboren -букв. "рожденными свободными") и служилым дворянством, рыцарями (Deinstherren, Ritter) будет прослеживаться еще долго и после того, как последние утвердят за собой право на наследственную принадлежность к дворянскому сословию. Но особенно отчетливо в произведении данного хрониста звучит то, что министериалы уже начали воспринимать себя как некую общественную группу, стоящую в стороне от тех (свободных или несвободных) людей, которые не обладали столь же высоким статусом, и принадлежащую к тому же "римскому" миру, что и высшая знать, с которой они столь долго и тесно были связаны, хотя формально эта связь и носила несколько унизительный характер.

Благородное сословие Германии оставалось на удивление многослойным, как о том напоминают нам легисты XIII века. Князь, держатель земельных владений, полученных непосредственно от императора, обладал более высокими привилегиями и статусом в иерархии Heerschild ("ленных щитов"), чем, скажем, граф, который получал земли в ленное владение у этого князя. Еще ниже находилось Dienstherren (служилое дворянство), предками которого по большей части были министериалы. Те же, кто получал земли в лен уже у них, находились на еще более низкой ступени. Однако же мы видим, что, как и во Франции, все они, и знатные, и не очень, начиная с определенного периода XII века, называют себя milites. Признаки возвышения министериалов и превращения их в придворное и военное дворянство действительно весьма схожи с признаками возвышения мелкого французского рыцарства, которые мы уже рассматривали (хотя они и проявлялись чуть позже). Мы обнаруживаем, например, что министериалы используют звание miles при подтверждении своих прав и привилегий. А также - что они начинают придавать особое значение своему рыцарскому происхождению, называя себя militari progenie или militari sanguine - то есть рыцарями по происхождению или рыцарями по крови. Как и во Франции, они толпами устремляются ко дворам знатных особ, являющихся также покровителями литературного творчества, каковыми были, например, Генрих Лев, герцог Саксонский и ландграф Тюрингии Херман, не говоря уж о великом Фридрихе Барбароссе. В юридическом плане именно владение землей и открыло доступ министериалам в высшее общество - на самые нижние ступени Heerschild (рыцарской иерархии). Именно это в юридических текстах означает слово Ritter (эквивалентное французскому chevalier): представителя небогатого дворянства, отчетливо отграниченного от высшей знати. Однако же слово Ritter, а также образованное от него прилагательное ritterlich не несут подобной ограничительной смысловой нагрузки в трактатах на темы этики и в куртуазных романах. Там эти слова подразумевают все рыцарское общество в целом. Даже о самом Барбароссе можно было бы сказать - например, в похвалу его доблести - что он сражался, "как истинный рыцарь". Как и во Франции, некая общность начинала объединять и сближать верхние и нижние слои знати - то была их общая принадлежность к рыцарству.

Эйльхарт фон Оберге, поэт XII века и автор немецкого "Тристана", крупнейший из ранних миннезингеров Вальтер фон дер Фогельвайде, а также Вольфрам фон Эшенбах, выдающийся немецкий поэт начала XIII века и автор романа "Парцифаль", первой немецкой версии истории о Граале - все они происходили из числа министериалов. То, что министериалы и им подобные с превеликим удовольствием восприняли французский культ рыцарства, ничуть не удивительно, особенно в свете того, что мы уже о них узнали. Мир министериалов в Германии был весьма схож с миром французских рыцарей и, как и у последних, являлся одновременно как миром двора, так и миром военного лагеря. Для тех и других только служба могла предоставить возможность удачной карьеры, те и другие воспринимали largesse своего покровителя как ощутимый внешний признак справедливого к себе отношения и высокой оценки. Для министериалов вступление в ряды рыцарей и сам культ рыцарства означали, что, свободны они или несвободны как слуги своего господина, их зависимость от него - это зависимость облагораживающая. Так что культура, этика и идеология французского рыцарства полностью соответствовали их устремлениям. И в конце XII века мы обнаруживаем воспроизведение немецкими миннезингерами в своей поэзии тематики провансальских трубадуров. Такие знаменитые миннезингеры, как Гартман фон Ауэ и Вольфрам фон Эшенбах, перерабатывают и адаптируют к местным реалиям материал, найденный ими во французских текстах, создавая первые немецкие версии историй о короле Артуре. В силу того, что прошлое Каролингов в значительной степени принадлежало и истории Германии, а не только Франции, влияние французских литературных образцов совершенно очевидно также в немецких версиях историй о временах Карла Великого. Франция действительно была для германцев истинным царством рыцарей - das rehten ritterschefte Lant. И этот литературный процесс свидетельствует о значительно большем, чем о простом поверхностном заимствовании писателями одной страны, еще не имевшей собственной достаточно развитой литературной традиции на местных языках и наречиях, у писателей другой. Это действительно, как говорится, совсем другая история: история глубочайшего проникновения в высшее общество Германии тех идей и ценностей, которые впервые представители этого общества почерпнули именно во французской литературе.

Но это отнюдь не означает, что рыцарство Германии было всего лишь простым отражением рыцарства французского. В Германии имелись свои собственные, и весьма сильные, традиции, и там прославляли своих собственных героев-рыцарей - Дитриха (Теодориха Великого), Генриха Птицелова и Генриха II Святого. Испания, где французские идеи также получили широкое распространение благодаря бурному развитию литературно-повествовательного жанра, основанного на французских источниках, и были весьма популярны, имела не только французских, но и своих собственных героев-рыцарей, например Сида Кампеадора. Обряд посвящения в рыцари в различных землях Германии существенно отличался от французского обряда; отличались и правила проведения турниров, а впоследствии - и юридическое подтверждение знатного происхождения. Скорее, видимо, можно утверждать, что именно под французским влиянием в Германии окончательно сформировалась концепция рыцарства, а культ Ritterschaft и Ere (рыцарства и чести) обрел определенную форму - также благодаря французским представлениям о chevalerie и honneur; и германские идеалы Manheit, Milte, Zuhte и Trowve также являются прямыми аналогами французских prouesse (доблесть), largesse (щедрость, великодушие), courtoisie (куртуазность, учтивость) и loyaute (верность). А соответственно, концепции рыцарства в этих двух странах (как и во всех прочих) в итоге оказались настолько близки, что идеология рыцарства стала поистине интернациональной, несмотря на огромные различия в политических и экономических функциях рыцарей и аристократов Германии и Франции.

1 Амвросий Феодосий Макробий, род. около 400 г. в Африке, эрудированный латинский писатель. находившийся в оппозиции к христианской религии. В средние века особой популярностью пользовался его трактат "О государстве", а также 7-томный труд "Сатурналии".

2 Герой первого романа Кретьена де Труа "Эрек и Энида", написанного около 1170 г.

3 Имеется в виду отец короля Англии Генриха II и муж Матильды, внучки Вильгельма Завоевателя и дочери Генриха I

4 Роберс Вас. ок. 1100-ок. 1174, нормандский клирик. хронист и поэт из литературного окружения Генриха II и Альеноры Аквитанской; автор знаменитого "Романа о Бруте"(1155), представляющего собой стихотворное переложение на французский язык труда Г. Монмутского о короле Артуре, а также "Романа о Ру"(ок. 1170). Бенуа де Сен-Мор - ученый клирик, придворный историограф Генриха II; творил одновременно с Васом; свой знаменитый "Роман о Трое" основывал на латинских средневековых пересказах Гомера.

5 Отец библейского царя Давида

6 Зифрид (Зигфрид, Сигурд) восходит, видимо, к Зигфриду (Sivrit, Siegfried), герою германо-скандинавской мифологии и эпоса - "Старшая Эдда", "Младшая Эдда", "Сага о Вельсунгах", "Сага о Тидреке", "Песнь о Нибелунгах" и т.д.

7 Конрад III (дом Гогенштауфенов), герцог Франконии, правил Империей в 1138-1152 гг., когонован не был, хотя формально был избран Императором.