Глава II. Светские корни рыцарства. Часть 2.

XI век был очень важным периодом в военной истории средних веков, особенно в истории тактики конных войск. В Европе введение в обиход стремян (изобретенных на Востоке) уже с начала VIII века значительно усилило значение кавалерии. Стремена обеспечивали воину-всаднику куда большую устойчивость в седле и одновременно значительно большее удобство в управлении конем. Однако, по всей видимости, лишь в XI веке в результате дальнейших технических усовершенствований и развития тактики кавалерия сумела достичь действительно серьезных успехов, когда в решающий момент сражения именно атака тяжелой конницы с копьями, взятыми "в упор" (т.е. плотно зажатыми под правой мышкой и направленными на врага), способна была решить исход дня. Было немалo споров по поводу того, не относилось ли это тактическое достижение к более раннему периоду, чуть ли не современному введению в обиход стремян, однако наиболее яркие свидетельства, похоже, указывают, и достаточно отчетливо, на период после 1000 года, а возможно, даже и на самый конец XI века, когда подобный способ использования копья - которому предстояло надолго задержаться в арсенале средневековой военной тактики -cбыл впервые взят на вооружение.

Без стремян таранная атака с копьями, взятыми "в упор", вряд ли могла стать одним из основных приемов боя, хотя более легкая пика и седло также играли важную роль. Существует четыре основных способа использования копья всадником. Его можно держать, крепко ухватив примерно посредине (в центре тяжести) на правой вытянутой вниз руке и нанося удар "из-под руки". Точно так же его держат, подняв его в вытянутой вверх руке, когда наносится удар сверху. Или же копье можно метнуть в противника, если тот находится достаточно близко. Для всех этих целей требуется относительно легкое копье (пика), которое нужно держать примерно в точке равновесия. Четвертый способ использования (уже тяжелого) копья всадником весьма отличен от остальных. Копье зажимают под мышкой правой руки ("берут в упор"), чтобы оно было совершенно неподвижно, и отклоняются назад, оставляя левую руку свободной, чтобы держать повод и прикрываться щитом. Таким образом, конь, всадник и копье как бы составляют единое целое - и, таким образом, кавалерист способен нанести по скоплению врага "таранный удар" всем весом (своим собственным, коня и копья), и эффект этого удара будет зависеть от темпа атаки и силы удара. Такова была, например, знаменитая кавалерийская атака франков; согласно мнению одного из описывавших ее современников, "конный франкский воин способен был пробить дыру даже в стенах Вавилона". Чтобы сделать подобный маневр действительно эффективным, требовалось более тяжелое копье: легкое копье (пика) при таком ударе просто сломалось бы. Обнаружилось также, что всадник, пользующийся таким приемом боя, может держать свое копье несколько дальше центра тяжести, ближе к его хвостовой части, и при этом равновесие копья не нарушится, зато можно будет использовать более длинное копье, что было безусловным преимуществом при том способе ведения боя, который только что был описан. Большую пользу принесла и усовершенствованная, более высокая, задняя лука, не дающая противнику сразу выбить конного воина из седла при ударе.

Иконографические свидетельства говорят в пользу того, что именно вторая половина XI века стала ключевым моментом в развитии этого нового способа ведения конного сражения. Иллюстрации к манускриптам IX и Х веков также свидетельствуют о том, что копье в этот период использовалось только тремя первыми способами, о которых я упоминал ранее, но не четвертым: однако этот способ встречается уже среди иллюстраций к одному-двум манускриптам XI века - например, в Admont Bible ("Библии Увещевания") (ок.1080 г.). Наиболее впечатляющими иконографическими свидетельствами, однако, являются гобелены Байо (опять-таки ок.1080 г.). На них изображены конные рыцари, использующие копье всеми четырьмя упомянутыми способами. Большая часть бьет копьем сверху или бросает его, подняв над головой; или готовится это сделать. Иные всадники держат его, взяв "в упор" и явно готовясь нанести удар. Трое рыцарей, собирающихся применить подобный прием и изображенных на гобелене, посвященном битве при Гастингсе, явно вооружены более тяжелыми копьями, чем большая часть остальных конных воинов, и с концов этих тяжелых копий свисают узкие и длинные боевые флажки, которые, безусловно, стали бы помехой, если бы эти воины пожелали свои копья метнуть, как то делают изображенные рядом их товарищи по оружию. Луки седел у всадников, изображенных на гобеленах Байо, также явно усовершенствованы, если сравнить их с более ранними вариантами седел, известными по иллюстрациям к различным манускриптам. Подобная посадка рыцаря, идущего в лобовую атаку с тяжелым копьем "в упор", стала вполне обычной уже лет через тридцать после того, как была завершена работа над гобеленами Байо, и отсюда, таким образом, следует вывод, что эти гобелены отразили весьма важный этап в развитии нового вооружения конных воинов, когда вооружение это еще только начинало вводиться в обиход.

Иконографические свидетельства эпохи средневековья могут, правда, направить и по ложному пути: художники этого периода так часто копировали произведения своих предшественников, что изучение иллюстраций к манускриптам легко может привести к установлению более поздней даты для того или иного технического новшества. В таком случае, впрочем, следует обратиться за дополнительной информацией к литературным источникам, свидетельства которых могут либо подтвердить, либо опровергнуть тот или иной вывод, сделанный на основе изучения книжных иллюстраций. Когда новый способ применения копья в бою стал использоваться конными воинами против конных воинов, то в результате лобовой атаки оба копья либо ломались, либо одному из воинов удавалось-таки проткнуть противника (в случае чего его копье тоже обычно ломалось), либо же один из воинов бывал начисто выбит из седла. Таковы типичные результаты подобного боя, описанные в бесчисленных повествованиях о рыцарских турнирах и частных поединках, столь характерных для художественной литературы XII века. Первым художественным произведением, где изображено участие в сражении кавалерии с применением ею то одного, то другого из перечисленных выше приемов боя "один на один", является Оксфордская рукопись "Песни о Роланде", и в качестве даты создания этого манускрипта было предложено довольно много различных вариантов между 1100-1130 гг. Жоффруа Малатерра, писавший в начале XII века (примерно в 1100 г.), повествует о том, как Серло, один из братьев Отвиль, победил бретонского рыцаря, которому всегда удавалось выбивать из седла многочисленных норманских противников при осаде Тильера в 40-е годы XI века." Возможно, это свидетельство и недостаточно убедительно для столь раннего периода, зато оно вполне убедительно для времени самого Жоффруа, когда, кстати, создавалась и "Песнь о Роланде". Примерно к тому же периоду относится и участие конных рыцарей в Первом крестовом походе (1096-1099), когда их ошеломительная лобовая атака с копьями "в упор" не раз служила ключевым моментом в сражении, приводившим франков к победе. Анна Комнина говорит о "неотразимом первом ударе" атакующих франков (одним из недостатков этой тактики было то, что первый успех необходимо было обязательно закрепить; однако франки еще не умели быстро перегруппировывать свои силы для второго столь же мощного атакующего удара, если первый оказывался недостаточным). Более ранних упоминаний о выбивании противника из седла копьем, о "таранном ударе" или о лобовой атаке нет, и все свидетельства достаточно упорно указывают на то, что ключевые изменения в способах использования копья и, соответственно, в тактике боя происходили именно во второй половине XI века.

Впрочем, эта новая тактика была не единственным новшеством в военном искусстве этого периода. Существуют свидетельства, что в конце XI века имелись и иные, не менее важные достижения - например, существенный прогресс в строительстве замков и технике ведения осады. Нам представляется, однако, что новая тактика конного боя имела особую важность. Она не была и не могла быть достижением только военного искусства. От тех, кто эту тактику применял, требовался новый уровень мастерства и подготовки, и в эпоху, когда не существовало еще постоянных армий и когда военное обучение не стало еще делом государственным, это не могло не повлечь за собой определенных социальных последствий. Вряд ли явилось простой случайностью то, что в конце XI - начале XII вв. мы впервые со всех сторон слышим о турнирах - а ведь именно такие события, как турниры, служили естественным (и неистощимым!) источником, из которого авторы, поэты и хронисты - например, тот менестрель, что был автором "Истории Гийома ле Марешаля", - черпали сведения для описания подвигов, совершаемых героями их произведений, и их невероятной способности выбить из седла любого противника. Турниры, которые на столь раннем этапе служили для групп конных воинов чем-то вроде генеральной и общедоступной репетиции настоящего сражения, представляли собой и великолепный полигон для совершенствования новых приемов боя. А также, безусловно, эти состязания собирали множество зрителей, среди которых были представители самых различных слоев населения. Это был достаточно рискованный вид спорта, но риск, которому подвергали себя участники турниров, был не только физическим, но и-в не меньшей степени - экономическим, ибо проигравшего могли взять в плен, заставить платить выкуп, или же он мог потерять своего боевого коня. Новые способы ведения боя, как бы хороши они ни были, требовали дополнительных затрат на соответствующую экипировку. Так, для конного рыцаря в два раза важнее стало наличие кольчуги, способной защитить его от удара тяжелым копьем в схватке с противником. Ему нужен был хороший боевой конь и запасные лошади, а также человек для ухода за ними, который мог бы привести их в случае надобности на ристалище или на поле брани. Большая часть рыцарей прежде всего была озабочена поисками денег на собственную экипировку: для того, чтобы стать конным рыцарем, теперь требовались существенные дополнительные средства или богатый покровитель. А потому различные аристократические объединения или союзы постепенно приобретали все большее значение для тех, кто стремился пополнить ряды рыцарства.

Увы, источники не обеспечивают нас достаточными сведениями ни о военной подготовке, ни и об экипировке воинов XI века. Что касается первого, то следует отметить, что образованию в знатных домах уже уделялось явно немалое внимание и образованные люди там были в чести, а отсылка будущего рыцаря на воспитание ко двору другого сеньора успела стать вполне установившейся традицией. Рабан Мавр (780-856, франкский ученый и педагог - И.Т.) еще в IX веке рассказывал о том, как его молодых современников отдавали в знатные дома, чтобы юноши научились не только переносить физические трудности, но и овладели искусством верховой езды и некоторыми другими умениями; мы уже видели, что позднее и Гийом ле Марешаль, и Арнольд Ардрский также были отосланы из дома ко дворам знатных сеньоров, дабы научиться там хорошим манерам и военным искусствам. Многие богатые феодалы держали при дворе целый отряд рыцарей, без сомнения принимавших самое непосредственное участие в подготовке и тренировке молодых людей, присылаемых туда на воспитание. Эти "придворные" рыцари были вооружены и экипированы за счет своего знатного господина и покровителя; он мог также одарить оружием и боевым конем и кого-то из своих любимых юных протеже. Однако, если юноша был из богатой семьи, то на его экипировку приходилось раскошеливаться отцу. А вот небогатый молодой человек мог столкнуться с серьезными трудностями. Гийом ле Марешаль, потеряв боевого коня в первом же своем сражении при Дринкуре, вынужден был заложить даже тот плащ, в котором его - буквально за день до этого - посвятили в рыцари, и только благодаря этому смог купить взамен какую-то жалкую лошаденку. Стремление участников любого сражения захватить как можно больше коней - самая распространенная и наиболее часто повторяющаяся тема военных chansons de geste (героических эпических поэм), и это вряд ли удивительно, как, впрочем, и то, что одним из признаков истинной щедрости (largesse), которую воины особенно приветствовали в своем предводителе, была его способность награждать верных ему людей дорогими подарками в виде оружия и коней.

Усовершенствования, о которых мы уже говорили, в области вооружения и способов ведения боя способствовали также воспитанию единства в рядах тех воинов, которые тем или иным способом сумели обеспечить себя всем необходимым для участия в сражении. Да и особые умения и подготовка делали этих людей отличными от остальных. Одинаковое воспитание, как известно, кует достаточно прочные узы, и такие узы легко ковались там, где (как и в рассмотренных нами случаях) воспитание в чужом доме и профессиональное обучение были столь тесно взаимосвязаны. Воспитание молодых людей при дворах знатных сеньоров способствовало также развитию у них общих представлений об определенном стиле жизни, свойственном тем, кто этот стиль создавал и поддерживал. И, без сомнения, среди этой молодежи было немало таких, кто - наблюдая за своими покровителями, ухаживая за их лошадьми и набираясь знаний и опыта на службе в низших должностях - умудрялись при первой же возможности благодаря собственной инициативе и предприимчивости проложить себе путь в oбщество настоящих chevalier. Но каждое новшество, улучшавшее защиту конного воина, а значит, связанное с укреплением и утяжелением как его собственных доспехов, так и конских, общий вес которых способен был выдержать лишь очень сильный, а стало быть и очень дорогой конь, затрудняло таким новичкам продвижение по карьерно-иерархической лестнице. Новая тактика боя и совершенствование оружия постоянно усиливали стремление представителей аристократии вступать в ряды рыцарей, обостряя у них чувство общности, точнее, общей принадлежности к рыцарскому сословию, объединявшему всех тех, кто был способен или мог надеяться участвовать в войнах и турнирах как конный воин.

***

Исходно, латинское слово miles, которым такие писатели, как Ламберт Ардрский, пользовались для обозначения рыцаря, на самом деле значило просто "профессиональный воин". Ну что ж, способ, ничуть не хуже других, во всяком случае он позволял понять те социальные перемены, которые - и надо сказать, весьма ощутимо, - происходили параллельно переменам в делах военных (которые мы, собственно, до сих пор и рассматривали), а заодно и определить, сколь сильно изменилось само значение данного термина и его применение на протяжении Х1-Х11 веков.

Прежде всего, оказывается, слово miles начинают употреблять в более узком, чем в классической латыни, значении, и оно превращается в некий военный термин для обозначения исключительно конного воина. В этом значении его изредка использовал еще Рише 1 в самом начале XI века. А в рассказах о Первом крестовом походе, то есть к концу XI века, подобное использование этого термина стало уже нормой; причем в этих историях milites явно отличаются от пеших солдат. Как, впрочем, выделяются и в особую общественную группу благодаря своей военной функциии - подобно тому как воинское сословие вообще отличается, с одной стороны, от церковного сословия, а с другой - от imbelle vulgus, простого люда, и особенно от крестьян. Такое употребление слова miles особенно бросается в глаза в текстах, которые касаются так называемого Божьего Мира. (Это был установленный церковью закон, поддерживаемый местными церковными советами и имевший целью установление мира и защиту мирного населения от тягот войны; он был санкционирован церковными властями, а иногда поддерживался и отдельными верными церкви рыцарями, действующими по ее указке. Обычно пункты этого закона запрещали ведение каких бы то ни было военных действий с пятницы до понедельника, а также в дни церковных праздников и гарантировали защиту от тягот войны тем, кто в военных действиях не участвует -священнослужителям, купцам, ремесленникам и крестьянам.) И наконец, слово miles все чаще стало употребляться в этот период в различных уставах (особенно в подписных листах) для обозначения общественного положения того или иного лица. Сперва с его помощью выделяли группу людей, обладавших весьма скромным достатком, желая сразу отличать владельцев крохотных поместий от крупных феодалов, например от графов и кастелянов, - то есть от знати. Но оказывается, что позднее, однако - а во Франции очень широко уже к началу XII века - представители знати сами начинают называть себя milites, хотя и очень осторожно. Подобное расширение значения этого слова и постепенное превращение его в некое звание свидетельствует, по всей видимости, о том, что эти две группы - мелкое рыцарство (которое раньше часто называли vassi или вассалы) и крупные феодалы, то есть знать (этими вассалами правившая), - все более сближались в плане социального единства (хотя, разумеется, нисколько не сближались в экономическом отношении) и что само по себе слово miles приобретало все более отчетливый почтительный оттенок. А в качестве указания на положение в обществе оно также явно "повысилось в цене".

В свете того, что уже было сказано о развитии новой техники ведения конного боя, первый из перечисленныx выше способов использования слова miles - в качестве термина, обозначавшего прежде всего конного воина, - не требует дальнейших комментариев. В отличие от двух остальных, которые, пожалуй, можно было бы представить как связанные между собой, поскольку в обоих случаях конечной целью является желание очень четко отделить milites ото всех прочих членов общества. Различие между milites и всеми остальными по канонам тех церковных советов, которые провозглашали Божий Мир, по сути своей функционально и аналогично тем отличительным признакам, которые выделяют такие образованные писатели-клирики, как Адальберон Лаонский и Жерар де Камбре, для трех основных сословий христианского общества - духовенства, воинов и трудящихся. Хотя эти писатели обычно использовали иные (чем milites) термины для обозначения воинов, тем не менее их высказывания на сей счет имеют весьма важное сходство с церковными канонами: в обоих случаях отличие воинов от трудящихся является не функциональным, а скорее социальным. Согласно церковным установлениям, светская знать явно включена в сословие воинов - в конце концов, именно войны сеньоров друг с другом и заставили французскую церковь вмешиваться, когда королевская власть оказалась очевидно бессильной. Соответственно, Адальберон Лаонский относил к знати главных действующих лиц воинского сословия, обязанностью которого была защита Церкви и бедняков. Использование этого слова в юридических документах опять-таки явно отличает milites от представителей остальных сословий. Согласно документам раннего средневековья, которое глубочайшим образом исследовал Ж.Дюби со своими коллегами, milites стоят ниже "собственно знати" (тех представителей могущественных родов, которые были основаны графами или, на худой конец, кастелянами), но выше просто "свободных людей", обладавших более скромным социальным статусом, чем они. Главным признаком их особого положения в те времена (в середине XI века) является, по всей видимости, свобода от сеньориальных поборов ("баналитета"). Таким образом, в раннем французском законодательстве рыцарство представляется чем-то вроде мелкого дворянства, которое, служа своим покровителям, обретало quid pro quo свободу от некоторых весьма обременительных обязанностей, причем свобода эта выгодно отличала представителей этого сословия от тех, кто возделывал землю. Позднее, как уже говорилось, мы видим, что и знать начинает пользоваться тем же званием milites, что и люди менее знатные, и таким образом различия между ними постепенно размываются - не в экономическом плане, конечно, здесь они останутся еще надолго, но в стиле жизни и в самом названии сословия. Tаким образом, два полюса аристократии начинают понемногу сближаться; и понятие "знать", которое Адальберо Лаонский соотносил с великими людьми, командовавшими военными силами страны, начинает обозначать все рыцарство в целом, то есть не только тех, кто находится во главе конного войска, но и самых обычных конных воинов - то есть все рыцарское сословие в целом, которое Луллий вспоследствии назвал "благородным" сословием.

Итак, до сих пор мы вели рассуждения исключительно в рамках терминологических и словарных значений. Но настоящей движущей силой, сближавшей тех, кто находился на противоположных полюсах высшего общества во Франции XI века, была их взаимная потребность друг в друге. Многие богатые феодалы, происхождением своим связанные с эпохой Каролингов, нуждались в услугах небогатых рыцарей для ведения, во-первых, бесконечных междоусобиц, а во-вторых, той борьбы, какая, например, постоянно имела место между домами Блуа и Анжу за контроль над Туренью или - между норманнами и Капетингами в пограничном Вексене. Знати требовалась помощь рыцарей и для того, чтобы держать в узде могущественных кастелянов, по сути дела хозяйничавших у них в замках, и баронов-разбойников, вроде свирепого Тома из Марля, с которым Людовику VI пришлось вести столь долгую борьбу, прежде чем тот ему подчинился. В таких сражениях рыцари обеспечивали своего господина элитной конницей (corps d'elite); но, возможно, еще более важным для сеньора было то, что лишь на это, единственное в своем роде "офицерское" подразделение, он мог действительно опереться, переложив на него часть своих основных обязанностей по управлению боевыми гарнизонами в укрепленных замках и крепостях и по ведению осад. Те представители знати, которым удалось консолидировать свою власть над собственными территориями и даже расширить ее, нуждались в большем количестве людей, способных оказать им подобные услуги, и получали сторицей, используя свое богатство для того, чтобы подчеркнуть привлекательность и высокую честь службы у них. Ибо в награду за верную службу сеньор мог предложить простому рыцарю немало: вознаграждение - например, в виде оружия, денег или земли; помощь в за ключении удачного брака; определенную степень безопасности при управлении собственным поместьем; но самое главное - защиту его привилегий и благосостояния в бесконечном соревновании за экономические преимущества с богатыми горожанами и состоятельными земледельцами.

Незащищенность мелких рыцарей в значительной степени обуславливала столь положительное их отношение к тем наградам и преимуществам, которые могли им обеспечить богатые феодалы. Отсюда и готовность высоко оценивать великодушие знати, и радость при виде щедрых публичных наград, чему имеется немало ярких свидетельств в рыцарской литературе данного периода. Героические поэмы и песни рассказывают нам о том, как Гильом Оранжский и Гарен Лотарингец призывали на службу бедных рыцарей, обещая им щедрую награду. Аристотель в "Романе об Александре", написанном в XII веке, весьма наглядно объясняет молодому королю, каким образом великодушие (largesse) правителя может завоевать сердца людей и тем самым обеспечить ему, правителю, их верную службу. В первых романах артурова цикла король Артур тоже предстает как образец largesse, особенно по отношению к бедным рыцарям. "Он воздавал должное и богатым как своим близким друзьям, и бедным за проявленные ими достоинства и доблесть, а также - чтобы умножить свою славу в этом мире и перед Господом". С другой стороны, богачи-скряги и те, кто подобно персидскому царю Дарию в "Романе об Александре" принимают к себе на службу людей низкого сословия да к тому же не обеспечивают им должного содержания, как того требует рыцарская традиция, являются предметом насмешек в chansons и ранних романах. И этом отношении литература в точности отражает устремления истинно рыцарского общества, в котором молодые холостяки и неженатые "cadets" (младшие сыновья и братья), которым нечего предложить, кроме своих мечей, хорошей родословной и воспитания, привившего им любовь к приключениям, составляли подавляющее большинство тех, кто толпился при дворах представителей высшей знати. Для таких людей, чье общественное положение действительно было не слишком прочным, служба у могущественного сеньора имела огромную психологическую, а не только экономическую привлекательность, ибо благодаря этой службе их имена начинали ассоциироваться с тем высоким положением в обществе и той репутацией, которыми обладали их покровители, представители богатых и знатных родов. Одной из главных литературных функций "бретонского цикла", посвященного королю Артуру и его рыцарям, безусловно было провозглашение равных условий для всех рыцарей - как самых могущественных, так и самых скромных, - которых он пригласил в свой пиршественный зал и которые завоевали право сидеть за Круглым Столом собственной доблестью и верным служением своему господину.

1 Рихерий (Рише де Сан-Реми), французский хронист конца X - начала XI вв.